Иван Сабило. КОРИФЕЙ И БУЛЬДОЗЕР
Вовка Недогонов и Колька Мерзляков ещё со школы друзья. Один работает на экскаваторе-бульдозере, другой – маляром-штукатуром на стройке. У Вовки жена Шура – продавщица в обувном магазине. И двое сыновей пяти и шести лет, детсадовцы. Шура, у которой девичья фамилия Мухина, взяла фамилию мужа. У Кольки жена Катя – школьный секретарь. И второклассница дочка восьми лет, уже третий год занимается художественной гимнастикой. Катина девичья фамилия Королёва, и она ни за что не захотела стать Мерзляковой. «Ты в себе? – сказала она. – Чтобы и дети наши были Мерзяковы?!» Она специально убрала из Колькиной фамилии одну букву. Кольке это не понравилось. Но он любил Катю и согласился. А Вовка осудил его за такую вольность жены. И сказал, что теперь не он будет командиром в семье, а Катька. «Пускай командует, – сказал Колька, – я ей доверяю».
Два друга живут в небольшом пригородном посёлке, но видятся нечасто. Жёны считают, что их мужья на встречах не умеют себя держать, ибо крепко «закладывают за воротник». И запрещают. Друзья «для фасона» ворчат, но не протестуют, потому как понимают, что жёны правы.
Однако правил можно держаться не всегда, а лишь при определённых условиях. Вот и на этот раз, в середине лета Колька звонит Вовке и спрашивает:
– Чё делаешь конкретно?
– Дак собирался тебе звонить. Имею повод.
– Ужель один?
– От самого утра. Проводил Шурку-отпускницу с парнями на вокзал. Покатили они к бабушке Зое на месяц. Буду по выходным к ним наезжать. А сейчас, как говорится, вольный сокол.
В трубке долго не было слышно друга, но вот он снова заговорил:
– Вовка, закадыка! Не представляешь, как внятно ты это сказал! Я тоже один! Катюха с дочкой рванули на месяц в летний спортлагерь. Там её будут готовить на соревнования. И подумал…
– Молоток, правильно подумал. Давай так: я пригоню агрегат к себе на двор и куплю бутылёк. А вечером жду.
– Но зачем агрегат? Сегодня же суббота.
– Пока новый, не хочу оставлять на базе. Там кое-кто запчастями озабочен. Лучше возле дома.
– Логично. Считай минуты, Вован, я тоже приволоку бутылёк! Ух, посидим!..
Вечером тонкий, длинношеий и густоволосый Колька принёс и бутылёк, и сыру с колбасой. А крупный, широкоплечий, лысеющий Вовка наварил картошки с сардельками и накрошил целую тарелку огурцов с помидорами. Колька в школе самоучкой неплохо рисовал карикатуры на учителей и одноклассников. Смеялись, хвалили. Может, поэтому стал он строительным мастаком-маляром. А ещё как-то в девятом классе он доклад сделал про воду. В нём указал, что для цветущей жизни необходимы всего лишь три компонента – свет, вода и земля. «А воздух? – закричали ему. – Ты забыл ещё про воздух!» – «Будет вода – будет и воздух», – академично ответил Колька и стал для одноклассников Корифеем. А Вовку в школе за его рост и комплекцию, а также за неотступность во всём, что бы ни задумал, Бульдозером звали. Может, поэтому он и выбрал себе такую профессию.
– Однако что-то под вечер тучки наползают, и ветерок шалит, – Колька поднял указательный палец и прислушался. – Похоже, близится гроза.
– Отменно, – сказал Вовка. – Знаешь, как приятно посидеть в сухом дому, когда за окнами бушует дождь и ветер. И выпить немножко… супу.
– Супу? – захохотал Колька. – А может, и кефира?
– Тише, я так сказал для конспирации. Мало ли, Шурка жучок установила.
– Ну ты даёшь, – покачал головой Колька. – Впрочем, кто его знает. Сейчас везде камер понатыкано. Мы строим новый дом, так даже в лифтах устанавливаем.
– И это правильно. Чтобы неповадно было какой-нибудь скотине детей обижать.
– Давненько мы не сиживали, – сказал Колька. – Последний раз на Женский день, так?
– Ну, тогда-то не ахти. Под Новый год мы лучше гудели, помнишь? Сначала с детками, потом их спать отрядили. И до самого утра. Только не пели, детский сон берегли.
– Ничё, сегодня споём, если ты не против. Я вижу, теперь у тебя красненький агрегат?
– Ага, новый «Беларус». Потому на выходных и держу возле дома.
– Вот, на «Беларусах» ездим, а цены им на газ не снижаем.
– Дак сколько можно снижать? У нас, как говорит руководство, свои национальные интересы.
– Руководство на Сирию и Донбасс миллиарды тратит, а с белорусами копейки считает. Как говорит мой сосед-доцент, досчитаемся до того, что захлопнется наше последнее окно в Европу.
– Ничё, у нас бульдозер. Если что, снова прорубим.
– Ну, тогда, конечно. Правда, у них тоже бульдозеры есть. Ещё доцент говорит, кто считает копейки в своём и в чужом карманах, тот ни судьбы государства не сделает, ни своей собственной. Толково говорит. И возразить нечего.
– Не слушай своего доцента, слушай меня. Дело вовсе не в копейках, а в том, что если мы с белорусами – Союзное государство, они могли бы поддержать Абхазию и Крым. А разве они это сделали? Но я уверен, что всё заровняется. Милые бранятся – только тешатся.
– Ладно, – махнул рукой Колька. – Закроем на время политику. Честно говоря, я бы тоже в частный дом переехал. Чтобы как у тебя: садик, огородик. И сирень по весне.
– Дак нет проблемы. У меня сосед Крепкин прошлый год на погост перебрался. Внук Григорий дом продаёт, уже всё нужное вывез.
– Я бы хоть завтра, но Катерина не хочет. И дочка всегда на её стороне. Чтонибудь ей скажешь, например, пойди умойся, так она в ответ: «Не буду, я с мамой не посоветовалась».
– Мои тоже за юбку держатся. Думаю, временно. Старший сын уже теперь больше трактором интересуется, чем домашними цацками. Скоро на курсы трактористов направлю.
– Ну, до этого «скоро» вам топать и топать. А пока что наши детки при мамочках, будто приклеенные.
– А где ты видел, чтобы цыплята петуха держались? Или телёнок за быком бегал?
– Умные твари. За жизнь держатся. А тех, кого мать-природа умом не наделила, вымерли. Мамонты всякие, динозавры и прочие ящеры, – Колька в задумчивости почесал нос и добавил: – вот и с нами такое будет, если дело до атома дойдёт.
Вовка разлил водку по рюмкам, поднял свою:
– Давай за детей. Я бы тоже хотел девочку.
– Старайся. Девочки требуют более филигранной работы. Я внятно говорю? – рассмеялся Колька и стукнул своей рюмкой о Вовкину.
Стали закусывать.
– У меня торчит приёмник в «Беларусе», – сказал Вовка. – И какой только хрени по нему не услышишь. И всё о политике, о злодеях. Нет, чтобы про какого-нибудь учёного рассказали, про воспитательницу детского сада. Чтобы душу потрогало, а тут…
– Скажи, приёмник твой выключается? – поинтересовался Колька, накладывая себе картошку из кастрюли.
– Ну да, а что?
– Выключил, и дело с концом.
– Я ж не про это. Я про то, зачем они людям головы дурят всяким вздором. Зачем мне знать, что где-то на Дальнем Востоке девчонки-малолетки укоротили жизнь пятнадцати кошкам и собакам? Про что человек должен думать, наслушавшись такой хрени?
– Идеи нет, – сказал Колька и сам налил. – А без нормальной идеи мы вообще форменные кроты незрячие. Даже мельче. Такое моё отчётливое понимание. Ну, давай!
Они снова приняли. Вовка спросил:
– И какая же твоя нормальная идея? Вот, к примеру, ты по взмаху волшебной палочки стал главарём государства. И тогда что ты скажешь мне, народу? Есть что сказать?
– Вестимо, я не раз и не два думал об этом. Прежде всего, наградил бы каждого человека нашей страны, взрослого и ребёнка медалью. Или даже орденом за преодоление трудностей. Никто в мире не преодолевает столько трудностей, сколько мы. Второе, приказал бы поднять производительность труда…Чё ты ухмыляешься?.. Я ведь вижу, как один-двое работают, а пятеро-шестеро курят и балду варят. Или вообще ни хрена не делают. Это два. И три – чтобы в магазинах были чистые продукты, а не отрава. Мы ж не фальшивыми деньгами расплачиваемся, а заработанными, так? Тогда почему нам фальшивый сыр продают или водку? Ты видел, сколько сейчас бочкообразных баб и мужиков по городу и по нашему посёлку ходят? Это ж они от продуктов такие.
– Всё?
– Пока всё. А там видно будет.
– Что ж, ясно. Валяй в президенты, я буду голосовать за тебя, – сказал Вовка и снова налил.
– Вот ты хохмишь, а я тебе конкретно скажу: если в ближайшие два-три года не внедрят у нас хотя бы мало-мальский порядок, снова рухнем. Потом опять с большим трудом станем выкарабкиваться. Как это уже бывало. И никаких захватчиков не надо. Ты посмотри на наше правительство. Чего можно ждать от него? При том, что почти все их детки учатся по заграницам. А многие уже выучились и там живут. И нас презирают. Скажи, чего нам ждать от таких деток?
– Ладно, не забивай себе голову. Может, их на самом деле полезней там держать, нежели здесь. Но теперь я понимаю Катьку и Шурку. Они даже не столько выпивки нашей не терпят, сколько наших баляс. Однако наливай.
– Подожди с «наливай». Вот смотри. Ты за десять лет, что вкалываешь экскаваторщиком, какую гору земли наворотил! Если в кучу собрать, небось, Эверест переплюнул, да? А я за то же время сколько домов в городе и посёлке отгрохал? Кто подсчитает?
– Ну, мы ж не так, а под зарплату…
– Вот, под зарплату! А сколько дундуков получают зарплату, палец о палец не ударив? И какую! Нам с тобой и не снилась.
– Всё, Николай Максимыч, вы меня убедили, – Вовка хлопнул друга по плечу. – Быть вам президентом. Вы целиком созрели для такой должности. Логично? А если возьмёте меня в советники, то первое, что я вам подскажу: наливайте.
После четырёх-пяти рюмок и плотной закуски Колька, подперев кулаком щёку, посетовал:
– Как нам, Вова, теперь не хватает простого застольного шлягера. Внедрим?
Долго искали, какой выбрать. Наконец, по Колькиному совету пришли к единодушному мнению, что раз их жёны имеют такие красивые имена, то и шлягеры должны быть про них.
– С какой из них начнём? – ясно взглянул на друга Вовка.
– Какая разница? С любой.
– Хорошо, тогда по алфавиту. Хочешь, «Александру»?
– В «Александре» я только припев знаю, – сказал Колька.
– С припева и начнём.
– Александра, Александра, этот город наш с тобою, – запели они во весь голос, но Колька прервал:
– Знаешь что? Давай петь не «этот город», а «тут посёлок». Чтобы душевнее было.
– С чего ты решил, что посёлок душевнее города? Видел, как он сейчас красиво освещён!
– Ага, искусственным светом. Из-за него звездного неба не видать. Не то что у нас.
– Ладно, давай.
Александра, Александра, тут посёлок наш с тобою,
Стали мы его судьбою – ты вглядись в его лицо.
Что бы ни было вначале, утолит он все печали,
Вот и стало обручальным нам Садовое кольцо.
Но Колька не удовлетворился и переиначил:
Вот и стало нам венчальным деревянное крыльцо.
Они рассмеялись от удовольствия и хлопнули в ладоши. Снова приняли по рюмке и принялись за «Катюшу».
– Ну, такую песню надо петь отчётливо и стоя, – предложил изрядно захмелевший Колька.
– Можно стоя, – с шумом отодвинул стул Вовка и поднялся.
Оба знали эту песню целиком и спели до конца.
И снова чокались, но уже почти не закусывали – некуда. А тут и наливать перестали – кончилась беленькая.
– М-м-жаль, – сказал Колька. – У меня, п-пред-дстаффь, ни в одном глазу.
Вовка посмотрел другу в глаза, после на мобильнике время – половина двенадцатого.
– И магазин давно закрылся, – вздохнул он. – Может, к Петру Валерьянычу за прицепом?
– Хэх, опоздал, брат. Петра Валерьяныча менты перед майскими прихватили. И закрыли его шайку-лейку. Ещё хорошо, что не заковали.
– Откупился, видать. Он самопальное дело поставил на широкую ногу. Знать, было чем.
– Но качество держал, этого не отнять. Никто и никогда не кляузничал на его чемергес.
В это время окна озарила молния, в доме на миг припогасли лампочки. Но тут же снова зажглись – и как будто ярче, нежели прежде. Ударил гром, хлестнул дождь, и по стёклам побежали косые ручьи.
Колька прошёлся по комнате, остановился у окна. Вовка смотрел в его узкую, длинную спину и думал о том, как невовремя прервалась их такая долгожданная встреча. Где ещё можно добыть двадцать капель? И всего-то надо по чуть-чуть, так сказать, отходную ко сну. Благодаря нетрезвости, мысль работала неослабно и как будто приближалась к открытию. Да! Вот же выход! Почему сразу не осенило?!
Он вспомнил, как прошлогодней зимой хоронили пожилого соседа Ардальона Крепкина. Тот часто прикладывался к рюмке и, несмотря на это, прожил восемьдесят восемь лет. На кладбище его городской внук Гришка сказал: «Мой родной дед Ардальон Викентич Крепкин любил выпить, это все знают. Пускай же и нынче с ним останется его верная подружка». И вслед за гробом опустил в могилу бутылочку «Столичной».
Кто-то из женщин стал возмущаться: мол, такое не принято, это, мол, не похристиански. А мужики только вздохнули и стали усердно работать лопатами.
– Колян, а хочешь, я добуду на посошок?
– Не шути, Вова, это жестоко.
– И не собираюсь. Могу даже на спор.
– На что?
– На что хочешь. Можем на деньги.
– Нет, денег я с тебя не возьму. Нужно что-нибудь такое, чтобы запомнилось.
– Тогда подумай.
– Ну, если только на билеты в цирк. Хотя, ты, брат, слегка того, коль споришь, когда невозможно выиграть. К тому же, ливень, гроза. Бр-р-р!
– Зато в любом случае сходим с тобой в цирк. Наши приедут, а мы им такую сенсацию. Вот ахнут!
– Что ж, лады. Если так, почему не сходить?
Они ударили по рукам.
– Не ложись, я по-быстрому.
Вовка вихрем взметнулся из дому. Сел в трактор и покатил за посёлок. Вскоре въехал на неогороженное кладбище, быстро отыскал могилу Крепкина – та пока ещё на краю. Где-то над городом сверкали молнии, и погромыхивал отдалившийся гром. Под неослабевающим дождём Володька снял с покатого холмика старые бумажные цветы и венки и перенёс их на траву. Вытащил деревянный крест, положил в соседнюю борозду и приступил к работе. Вскрыл могилу ковшом и при свете фар увидел бутылку.
– Ай-ай! – по-детски обрадовался он и ковшиком бережно поднял её наверх. Обтёр ветошью мокрое лицо, потом бутылку и поместил её в карман изрядно вымокшей ветровки. Не теряя времени, засыпал могилу отвалом, подровнял её короткой сапёрной лопатой и установил крест. Постарался выпрямить примятую колёсами трактора траву и вернул на прежнее место цветы. И тут шквалистый ветер ударил Вовку в грудь, да так, что чуть не опрокинул его навзничь. Еле удержавшись на ногах, он поклонился кресту и тихо сказал:
– Прости, дедушка Ардальон, больше не будем.
Переступив на месте мокрыми кроссовками, вполз в кабину и погнал обратно.
Ещё издали он увидел свет в окнах своего дома и прибавил скорости. Въехал во двор, закрыл ворота и поднялся по крыльцу. На удивление, Колька смирно дожидался за столом. А когда Вовка вошёл, почти трезво спросил:
– Конкретно, когда наш цирк?
– Конкретно, купишь билеты, и пойдём, – сказал Володька и с грохотом выставил бутылку.
Наверное, минуту Колька смотрел на неё, ничего не говоря. Потом спросил, отчего она как будто мурзатая? Встал, помыл её под умывальником и снова поставил на стол.
– Открывай, гроза ушла.
– Сам открывай, тебе такая честь. Как ты смог? А главное, где?
– Надо знать грибные места, – важно сказал Вовка и принялся отвинчивать пробку. Удивился, что она совсем легко подалась под пальцами и отошла без девственного хруста. – Отсырела, наверно, больше года прошло, – неуверенно сказал он.
– А тебе не кажется, что она какая-то мутная? – спросил Колька.
– Ф-фу, а вонючая! – поднёс горлышко к носу Володька. – Ай да Гришка, ай мерзавец! Этот аспид вместо водки… Ну и гнида! А ещё с таким форсом бутылку опускал.
– Что, Вова? Какой Гришка?
– Да городской внук моего соседа Ардальона Крепкина. Когда его хоронили, он в память дедовой страстишки бросил в могилу бутылку. Якобы водки. На самом же деле водку выцедил, а налил воды. М-мерзавец жёваный. Его дед за это не простит.
– Вова, а может, не он? Может, кто уже до тебя втихаря её выкопал и поменял?
– Не говори, Коля, чепухи. Не такой у нас народ, чтобы так. На такое лишь городские черти способны. А ты и ему повесишь на грудь медаль за преодоление?
Колька обнял друга и ласково, но победительно сказал:
– Ох, Вова, ты себе даже не представляешь, как отчётливо хочется в цирк.
