С. Климкович. Рассказы
Прогулка к облакам
В электричке стояла невыносимая духота, поэтому Ромка упрямо залезал на скамейку и высовывался в открытое окошко. Бабушка, занятая разговорами с попутчиками, надолго отвлекалась от Ромкиного поведения и потому не одёргивала его и от окна не оттаскивала. А когда замечала, то возмущалась, какой он непослушный ребёнок и что непременно заболеет. Рома же не очень понимал, как тёплый ласковый ветер, тугой волной бивший в лицо, может стать причиной простуды?
Ромка любил лето и хотел, чтобы оно не кончалось. Ещё и потому не хотел, что осенью бабушка грозилась отвести его в первый класс. Имелись у него друзья-школьники. Это же несчастные люди! Вставай спозаранку, тащись с рюкзаком в школу, сиди там день-деньской за партой, как привязанный. А после школы задания разные выполняй, стишки учи или читай, что указано. Разве это жизнь? Никакой личной свободы!
Ромка вздохнул, отвернулся от окошка и внимательно посмотрел на бабулю. Он прикидывал, нельзя ли её отослать в школу вместо себя? Какая разница школе, кто там будет сидеть за партой? Главное – чтобы место было занято. Бабуля хоть старая, но умная, учиться будет хорошо. Впрочем, вряд ли она согласится. Упрямая. Если сказала, что внук туда пойдёт, значит, так и будет. Тут и думать нечего. Не выкрутишься.
Ромка не слышал, что она говорила соседям, однако её морщинистые губы смешно шевелились, как две розовые гусеницы.
Ромка едва сдерживался, чтобы не засмеяться и не привлечь к себе внимание. Ему ещё хотелось постоять у открытого окошка и смотреть на пробегавшие мимо поезда деревья, станции и дома. Снаружи было так много всего нового, что ему хотелось запомнить каждую деталь, каждое мгновение, уносившееся вдаль вместе с ветром.
Они с бабушкой ехали в деревню. Бабуля, жившая после рождения Ромки в городе, с радостью возвращалась на лето в свой деревенский дом, который она называла «фазендой». Длинное и незнакомое слово Ромку не пугало, потому что «фазенду» считал самым лучшим местом на земле. Перед переездом в деревню бабуля прибиралась в квартире, выключала холодильник, закрывала дверь на два замка и неизменно произносила: «Там один только воздух – настоящее лекарство от всех болезней».
Бабкины губы-гусеницы сложились в слова, отлично услышанные Ромкой сквозь шум ветра:
– Родители его? Ай, и не спрашивайте! Сиротой растёт при живых родителях! Мамашка его катается по белу свету. Я, говорит, творческая личность и ищу себя. Представляете? Она себя ищет! Что там искать? А папка его, сын мой, с новой жёнушкой за границей живёт. Сказал как-то: заберу Ромку с собой. А я ему отвечаю: «Пока жива, к мачехе не отдам ребёнка! Вот так вот. У мачехи и сахар горек, и кисел кисель». Вот сама и ращу, хлопочу…
Рома страшно не любил эти бабкины откровения при чужих людях. Ему становилось грустно и самому себя жалко. Раньше он начинал плакать, а теперь только хмурился и делал вид, что его бабкины слова не касаются.
– Вылазь из форточки! – снова опомнилась бабуля, стаскивая его обратно на скамейку. – Водички хочешь?
Ромка отрицательно помотал головой и чуть приоткрыл переноску, где сидел испуганный кот Кузя.
– Тогда сиди спокойно. Скоро уж приедем.
Приехали, в самом деле, быстро – через две остановки. Бабушка везла с собой большую сумку с одеждой и продуктами на первое время. Роме досталась корзинка с её лекарствами и переноска с котом Кузей.
Маленькая станция пряталась за широкой полосой из деревьев и густых кустов. А за ней раскинулось широко огромное колосистое поле. Бабуля, кряхтя из-за тяжёлой сумки, поплелась по тропинке вверх, к полю – знакомая дорога!
Колоски были пока маленькие, но Ромке они всё равно нравились.
– Бабаня, – начинал он, – а это что?
– Это рожь, – отвечала она, идя следом за ним по едва заметной тропинке.
– А для чего?
– В колосках зёрнышки зреют. Из тех зёрнышек муку делают и хлебы пекут.
– Как делают?
– Мелят на мельнице, вот мука и получается. Погоди…
Она остановилась, сняла туфли и пошла дальше босиком. Ромка тоже остановился, снял сандалии, бросил корзинку и переноску с котом и помчался следом по тропинке.
– Носки! Носки-то сыми! Охламон! В носках побежал! Не настираешься потом на тебя!
Ромка же мчался по тропинке, ничего не слыша, раскинув руки и касаясь пальцами ласковых усиков растущей ржи. Она весело шелестела и колыхалась, словно волны. Ромка засмеялся. Он бежал, ощущая ногами тёплую землю и травинки на ней. Усики ржи тянулись к его рукам, будто желая приласкаться.
Жаворонок высоко в небе завёл свою песню, и Ромка остановился, чтобы найти его взглядом. Нет, не видно. Только слышна заливистая песенка.
Бабуля безропотно тащила и сумку, и корзинку, и переноску и его сандалии…
* * *
Их дом угнездился на самом краю деревеньки – небольшой, ладненький, с зелёными ставнями и верандой, состоявшей, казалось, из одних стеклянных ромбов и квадратов.
Отец Ромки в прошлом году полностью перекрыл крышу, обновил ставни, подремонтировал забор и ворота. Бабушка перекрасила полы и сшила новые занавески. «Красота, а не фазенда!» – заключила она, улыбаясь довольно. Ей несколько раз предлагали домик выкупить «под дачу», однако она категорически всем отказывала:
– Тут родители мои жили. Когда внук подрастёт, ему квартира городская останется. А я уж тут доживать буду!
Хотя на улице было лето, бабуля растопила печку, чтобы «выгнать сырость».
Ромка любил это уютный тихий дом, где было спокойнее, чем в городской квартире. Там соседи вечно шумели дрелями, хлопали дверьми, ругались за тонкими стенами. А здесь – хорошо, никто не тревожил.
Кот Кузя, ошалевший от долгой дороги в переноске, скрылся куда-то почти на целый день.
Бабушка первым делом вымыла обе комнаты, кухню и веранду. Ромка старательно вытирал везде пыль, стараясь не разбить вазочки и статуэтки на буфете. Потом они развесили на верёвках во дворе просушить одеяла, покрывала, и разложили на солнцепёке подушки.
Через забор заглянула улыбающаяся соседка – тётя Валя.
– Михайловна, опять на лето решили перебраться?
– А чего нам в том городе делать? Конечно, решили! – отозвалась бабуля, выбивая ковёр.
– А ваш-то вон как вымахал! – кивнула соседка на Ромку. – В школу уже, небось, ходит?
– В этом году только школьничек пойдёт! Я уж с пенсии откладываю, чтобы ему всё купить к школе этой. Цены такие, что ужас!
– А чего ж сынок ваш не помогает?
– У него своих забот полон рот! – бабуля не любила, когда у неё спрашивали про деньги от Ромкиного отца, и потому часто врала про него: – Вот через месяцок обещал денег выслать. Тут мы и разгуляемся!
– Ну, дай-то Бог, дай-то Бог! Вы приходите за яйцами-то! Отдам совсем дёшево! Свои, домашние! И молоко берите, сметанку! В сельмаг такое привозят, что коты нос воротят!
– Приду, – пообещала бабуля, раскрасневшись от работы и от солнца.
Бабуля сварила картошку в печке, запекла курицу. Обедали на солнечной веранде, открытой и обдуваемой тёплым летним ветром. Вернувшийся кот Кузя с вожделением караулил куриные косточки, которыми с удовольствием хрустел.
Лето только начиналось, и Ромку переполняло счастье. Особенное какое-то счастье.
Вечером бабуля уселась смотреть сериал по старенькому телевизору, а Ромка слонялся по двору, стесняясь выйти на улицу, где слышались детские голоса. Он вышел в огород и взобрался на пустой курятник. В прошлом году он уже с лёгкостью это проделывал, чтобы полюбоваться на закат.
Отсюда, с курятника, была хорошо видна ажурная вышка, поднимавшаяся над лесом. Она казалась такой высокой, что даже задевала облака, как предполагал Ромка.
Вышка… Она манила к себе, как закат, как запах цветов, как сосулька, которую хочется непременно взять в рот. Она казалась таинственной и полной загадок. В прошлом году он спросил у парней постарше, что означает эта вышка и для чего она? Одни парни говорили, это такая вот специальная штука, где давным-давно летом пожарные сидели и наблюдали за лесом. Чуть где дымок от лесного пожара появлялся, сразу бежали тушить. Другие утверждали, что это вышка «геодезическая» – от взрослых слышали. Слово для Ромки было сложным, непонятным и таким же таинственным, как и сама вышка, которая хорошо виднелась на фоне заката.
Именно в этот момент Ромка решил, что обязательно доберётся до неё и залезет наверх. Тайна влекла его к себе и заставляла задыхаться от желания раскрыть её, взглянуть – что там, на её вершине, и можно ли дотронуться до облаков? Он жадно всматривался в силуэт вышки, дрожавший в тёплом воздухе.
Решено! Он пойдёт к вышке, чего бы это ни стоило!
– Ромка! Ромка, домой! – услышал он голос бабули, которая звала его с крыльца дома.
Он с неохотой слез с курятника и отправился на зов.
– А я засмотрелась телевизор, смотрю, темнеет уже, а Ромочки моего нету, – ласково говорила бабуля, снимая с верёвок одеяла и покрывала. – Ну, умываться и баиньки! Да? Ты мой помощник! Ты мой хороший!
Ромкины глаза и, правда, слипались.
В доме было тепло и пахло чистотой. Печка отдавала свой сухой жар, делая дом уютнее.
Умыв внука нагретой водой, она, кряхтя, отнесла его на руках в постель, на свежие хрустящие простыни.
– Тяжёленький какой у меня уже… Скоро и не поднимешь такого карапуза, – приговаривала она.
– Я не карапуз. Я мальчик, – с притворным недовольством пробурчал он.
– Мальчик, конечно, мальчик, – согласилась бабуля. – Совсем сонный мальчик.
– Расскажи сказку, – удержав её за руку, потребовал он.
– Какую же?
– Про берёзоньку, – подумав, попросил он.
– Ну, так и быть…
И полился голос, который он любил больше всего на свете – тихий, монотонный, ласковый, заставлявший забыть обо всём и погрузиться в безмятежный, тихий спокойной сон:
«Что же ты, берёзонька,
Не зелена стоишь?
Люшечки-люли,
Не зелена стоишь?
Аль тебя, берёзонька,
Морозом побило?
Люшечки-люли,
Морозом побило.
Морозом побило,
Инеем прихватило?
Люшечки-люли,
Инеем прихватило.
Инеем прихватило,
Солнцем присушило?
Люлечки-люли,
Солнцем присушило». –
«Нет, меня, берёзоньку,
Морозцем не било,
Люшечки-люли,
Морозцем не било.
Морозцем не било,
Солнцем не сушило.
Люшечки-люли,
Солнцем не сушило.
Красны девицы
Веночки завили,
Люшечки-люли,
Веночки завили.
Веночки завили,
Веточки ломали,
Люшечки-люли,
Веточки ломали.
Веточки ломали,
В речку бросали.
Люшечки-люли,
В речку бросали.
В речку бросали,
Судьбу загадали,
Люшечки-люли,
Судьбу загадали…
Голос уходил всё дальше и дальше. Он не звал за собой, а только провожал, отступая и затихая по мере того, как Ромку одолевал сон. Маленькие беспокойства оставили его, он уснул крепко и тихо, как мышонок, свернувшись под своим одеялом.
* * *
Рома очень любил птиц. Но птицы его не очень любили. Они вообще страшные эгоисты и, как правило, дорожат свободой больше, чем счастьем общения с ребёнком. Рома справедливо решил, что раз глупые птицы не ценят такого счастья, то не заслуживают деликатности в обращении. Ведь умный человек всегда лучше знает, что лучше для братьев своих меньших.
В один прекрасный летний день он вдруг обнаружил, что за оконным наличником, почти в трех метрах от земли, поселилась деловитая семейка воробьёв. Секунду подумав, Рома придумал замечательный план по организации птичьего зоопарка, первым обитателем которого предстояло стать кому-то из воробьиного семейства. В шесть лет от роду мечты еще не наталкиваются на опыт, поэтому в это невинное время совершаются почти все мелкие глупости.
Половину дня Рома, как заправский шпион, следил за графиком жизнедеятельности воробьиной семьи. Родители-воробьи суетливо приносили в клювиках мошки своим орущим птенцам и улетали опять на охоту. Сердце Ромы колотилось от нетерпения поразить первым в мире птичьим зоопарком соседскую девчушку, которая показывала ему язык из-за забора и категорически отказывалась дружить домами.
Рома начал действовать решительно.
Из яблоневого сада притащил к наличнику старую полусгнившую лестницу. По пути он распорол выступающим из неё гвоздём свои чистые новые шорты, набил шишку, чуть не разбил оконное стекло, но всё же установив лестницу кое-как у окна.
Он часто видел, как электрик забирался на столб с проводами, обвязавшись широким ремнем и прицепив себя ради безопасности веревкой. Страховку Рома нашел быстро, похитив из шкафа дядькин военный ремень с потускневшей звездной латунной пряжкой. Веревка тоже обнаружилась – он просто срезал в саду натянутую бабушкину бельевую.
Рома был готов идти на подвиг, обернутый два раза вокруг талии ремнём с привязанным к нему бельевым шнуром. Другой конец веревки аккуратным бантиком (как бабушка учила) привязал к нижней планке лестницы. Для уверенности ещё и подёргал. После этого с нетерпением отправился вверх, к славе и успеху. Лестница скрипела и дрожала, страховочная верёвка два раза цеплялась за щербатые планки, пропасть под ногами росла с каждой секундой. Но мечта двигала его к наличнику и птичьему зоопарку.
Птенцы, угадавшие приближение чего-то страшного, умолкли. Стремясь удержать равновесие на шаткой лестнице, Рома попытался заглянуть в тёмное, пыльное, уютное и тёплое нутро за наличником, слегка пахнувшее курятником. Чуть успокоившись, запустил туда руку… И в это время вернулись родители птенцов. Никто и никогда не слышал, чтобы воробьи нападали на людей. Но те, что жили над окном бабушкиного дома, вероятно, отличались особо боевым характером. Они вернулись и неожиданно обнаружили незваного гостя. Воробьи, не долго думая, накинулись на Ромку с истерическим чириканьем.
Ромкины нервы не выдержали. Он с рёвом полетел с лестницы вниз. Дела были бы совсем плохи, потому что верёвка, привязанная, как мы помним, к нижней планке, нисколько не воспрепятствовала бы его падению в бабушкин палисадник. Но на его счастье верёвка зацепилась за лестницу, и он повис на ремне в воздухе.
Ромины вопли вскоре услышала бабушка и не замедлила явиться с сеткой-«авоськой» в руках.
* * *
Ромка терпеть не мог, когда бабуля пыталась водить его за ручку. В городе он нехотя подчинялся, а вот в деревне наступала настоящая свобода, при которой бабуля даже при всём своём желании не могла уследить за ним. Дом – не квартира, где можно запереться и не выходить на улицу целыми днями. В доме не запрёшься. Там дверь всегда нараспашку. Воду принести или дрова, в туалет сбегать за сарайчиком…
Ромка очень ценил деревенскую свободу. Утречком проснуться раньше бабки – легче лёгкого. Продрать глаза, тихонько сунуть ноги в старые калоши, накинуть потрёпанный ватник. Потом, стараясь не разбудить похрапывающую бабулю, выйти на крыльцо и вдохнуть свежий, бодрый, пока ещё сырой воздух летнего утра, наполненный птичьим говором и пением. Роса ещё лежит на траве, как мелкие стеклянные бусинки. Лучи солнца широкими полосами, словно длинные полотнища, пробиваются сквозь листву деревьев и туман.
Новый день!
Как много открытий он сулит! Каких чудес полон! И столько дел надо сделать!
В один день Ромке захочется построить в саду собственную печку из красных бесхозных кирпичей, которые зачем-то сложены у сарая и укрыты плёнкой. Спички бабуля брать не разрешает, но дым прекрасно получается из мелкой дорожной пыли, похожей на муку. Если её бросать пригоршнями в печку, из трубы пойдёт «дым», как настоящий. Иногда Ромка играл в «дом» с соседской девочкой по имени Любочка. Вокруг «печи» они выстраивали из досок и домашних табуретов стены. Любочка заваривала чай (водица из лужицы в старом дырявом кофейнике) и предупреждала, чтобы Ромка-«муж» возвращался «домой» не пьяный, иначе обещала ему крупные неприятности.
В другой день Рома, вообразив себя королём далёкой и прекрасной страны, выстраивал вместо печи величественный трон, роль которого выполнял старый ящик из-под фруктов и длинная жестяная ванна, в которой бабуля обычно стирала бельё. Трон драпировался утащенным из дома пледом и украшался бабушкиными фальшивыми жемчужными бусами. Любочке назначалась роль покорной подданной короля. В её обязанности входили разные услуги, вроде подачи фужера с вином (подкрашенной вареньем воды) и громкое зачитывание королевских указов.
Большую неразбериху в эти дела всегда вносила бабуля, имевшая обыкновение появляться очень не вовремя и всегда с претензиями и упрёками.
– Верни фужер в шкаф сейчас же! Разобьёшь! И кирпичи на место сложи! Слышишь, что тебе говорят?! – кричала она из окошка обиженному «королю», нисколько не считаясь с королевским достоинством.
Бабуля была большой любительницей разных песенных концертов и фестивалей, а Ромка обожал копировать эти концерты, когда оставался один. Найдя в доме старую резиновую грушу, которая раньше была клизмой, он делал из неё микрофон и перепевал все песни, которые знал, стоя на крыше курятника. Причём изображал Ромка не только певцов и певиц, но и ведущих. Иногда в роли публики выступала всё та же многострадальная Любочка, которую он заставлял изображать бурные аплодисменты после каждого номера.
– Опять концерт? – интересовалась бабуля без особого интереса, идя мимо на огород за зеленью.
– Ага, гала-концерт… с артрактом, – сообщала обреченно Любочка.
– А, ну хоть с антрактом, – кивала бабуля. – Молочка, поди, выпей, деточка. На веранде кувшин. Это у него надолго…
Бабуля смирилась с некоторыми Ромкиными играми, потому что прекратить их не могла, играть вместе не успевала, а так внук был хоть чем-то занят. Но хуже всего, конечно, оказалась для неё неистребимая Ромкина потребность лазать по деревьям и по крышам. В четыре года его поймали на коньке крыши соседского сарайчика, куда он забрался по прислонённой лестнице. В прошлом году бабуля едва не потеряла сознание, когда увидела его на верхушке старого клёна, росшего возле дома.
Конечно, Ромке тогда сильно влетело по попе сетчатой сумкой-«авоськой», однако свои попытки оказаться выше к небу он даже после этого не оставил. Хотя и старался теперь лучше скрываться.
* * *
Набегавшись с пацанами на улице и наигравшись вдосталь, к вечеру Ромка еле волочил ноги. Бабуля привычно ужасалась тому, «где, паршивец, так изгваздался?!», охала, мыла его в тазике, смазывала зелёнкой царапины и порезы и уносила в кровать за шторкой у окна, где он любил спать.
– Горе горькое! – вздыхала она, укрывая его и укутывая. – Нет бы спокойно, как приличные мальчики… Так он носится по всей деревне, как угорелый, словно на нём шкура горит! Чего на станцию ходил? А? Забор у тётки Вали кто сломал?
Ромка, играясь, прятался под одеяло с головой, не находя ответа на обвинения.
Бабуля не выдерживала и начинала его щекотать.
– Кто у меня разбойник? Кто разбойник? – спрашивала бабуля.
– Я! – рычал в ответ Ромка.
Придумкам и шалостям Ромки, казалось, не будет конца.
Рома всегда очень любил животных. Особенно кота Кузю. Правда, иногда без взаимности с его стороны. Откуда взяться взаимности, если мальчик сначала приманивает тебя колбасой, гладит, говорит ласковые слова, а потом из любопытства отрезает ножницами усы? Много позже, повзрослев, Рома узнал, какую обиду должно было испытывать мирное домашнее животное без усов. «Именно благодаря функции осязания посредством бровей и усов коты с легкостью передвигаются в темноте, с точностью обходя все препятствия», – прочитал он в одной умной книге повзрослев.
Ночью кот с обстриженными усами решил поохотиться на мышей как обычно.
Если с усами его почти не было слышно, то без усов Кузя потерял хватку.
Первая мышь, которая в эту счастливую для нее ночь решила пообедать хлебными крошками, уселась на край бабушкиного буфета. Про кота она уже всё знала. Иначе не была бы так беспечна.
Кузя, имевший хорошее зрение, но побритый, словно боярин Петром Первым, изготовился к прыжку. Он выбрал очень удобный плацдарм на столе совсем рядом с тремя банками варенья, оставленными бабкой на ночь остывать вниз крышками. По всей видимости, отсутствие усов сбило тончайшие настройки в Кузином сильном организме. Две банки из трех были сметены на пол и заставили вздрогнуть весь дом. Кузя свалился на пол, не допрыгнув до жертвы. Не осознав всей катастрофы, кот решил не прерывать охоту на безумно удачливую мышь. Грызун вприпрыжку мчался по полочке с драгоценными бабушкиными рюмками и фужерами к спасительной дырке. В другое время кот не стал бы целиться в хрупкие предметы. Но днем маленький хозяин обкорнал его великолепные усы, которые, как выяснилось, не просто мужское украшение, а великий смысл кошачьей жизни.
Пока бабушка обувала тапки с целью схватить и пытать страшными пытками забравшегося в дом вора, кот предпринял вторую трагическую попытку оправдать своё существование в семье. Мышь в это время не торопясь спускалась с буфетной горки, являя собой идеальную мишень. Бедный Кузя сделал стойку и снова прыгнул…
Три килограмма кошачьего тела, упитанного колбасой, молоком и краденой ветчиной, врезались в полочку с фужерами. Все приёмы, выработанные за прежние годы охоты, изменили безусому коту. Единственно, что ему удалось после оглушительного звона – так это уцепиться когтями в деревянную полочку и так с тоскливым мяуканьем дождаться появления бабушки.
Бабуля, оценив место побоища, сняла кота с его позорной полки, приметила безусую морду и сжалилась. Она была мудрой бабушкой шалуна внука, и знала все его дурные наклонности.
– Ромочка, скажи, пожалуйста, ты зачем коту усы обрезал? Мешали они тебе? Мешали? – возмущалась бабушка.
Рома сделал вид крепко спящего ребёнка.
– Ну, погоди, утром с тобой поговорю, – пообещала бабуля, выпуская кота на улицу и подметая осколки.
Рома понял, что ему сильно влетит.
* * *
К чёрному с оранжевыми подпалинами соседскому петуху у Ромки имелись свои личные счёты. Вражда не на жизнь, а на смерть. Это была самая вредная, самая злая, самая гнусная птица, которую Рома только встречал в своей жизни. Из-за петуха этого для Ромы оказалась почти полностью недоступны левая оконечность улицы и проулок, который вёл к полю и лесу. В проулке петух Гоша со своими курами предпочитал отдыхать в пыли в знойный день.
Не далее как год назад Гоша подкараулил Рому в этом коварном проулке, запрыгнул на него, избил крыльями и поклевал макушку. Рома в ужасе и слезах прибежал домой и долго не мог объяснить бабуле, что произошло. А когда выяснилось, то бабушка отправилась устраивать скандал соседям. Конечно, крику было много, а толку никакого. Петух продолжал гордо вышагивать по улицам, надменно вскидывая голову с ярко-красным гребешком и глядя на всех злым оранжевым глазом.
Рома очень хотел бы отомстить петуху Гоше за свой страх и за ту унизительную необходимость пожаловаться бабушке. А к мести присоединилась крайняя необходимость спокойно, без шума, пройти по проулку.
Палки и камни не годились. Петух их не боялся – просто уворачивался с громким возмущенным криком или, того хуже, делал попытки догнать и покарать метателя снарядов. Рома решил хорошенько подумать, как устранить с дороги вредную птицу. Накормить Гошу так, чтобы он обожрался и издох? К несчастью, тот делился всей пищей с целой стаей кур, а Рома не хотел, чтобы пострадали бедные робкие Гошины рабыни. Испугать? Однако кот Кузя наотрез отказывался охотиться на петуха Гошу, орал, чтобы от него отстали и отпустили обратно гулять. Не помогали ни уговоры, ни кусок докторской, утаённый с завтрака.
Решение пришло, как всегда, из телевизора. Вечером они с бабулей посмотрели передачу про то, как некие индейцы ловят птиц. План мести сразу начал вырисовываться…
Хотя Роме категорически запретили лазить в сарае, он умел забывать про запреты, если это было необходимо для важного дела. Он помнил, что где-то там осталась большая рыболовная сеть, принадлежавшая деду. Она пылилась без всякой надобности на одной из балок под потолком. Не без труда Рома стащил её вниз и отрезал бабушкиными ножницами довольно большой кусок. Нашлись и четыре лыжные палки, которые Рома соединил при помощи проволоки в четырёхугольник и обтянул его рыболовной сетью. Теперь надо было дождаться знойного полудня, который бабуля предпочитала пережидать в сладкой дремоте. В знойный полдень вся деревенька, казалось, замирала в сонном оцепенении. Собаки прятались в ямы, вырытые собственнолапно под будками. Куры зарывались в пыль, выставив распущенные крылья.
Рома осторожно выволок свою ловушку на улицу. Она казалась очень ненадёжной, однако Рома очень на неё рассчитывал. Петух Гоша и его куры отдыхали в проулке. Рома установил ловушку, подперев один её край небольшой палкой, к которой привязал длинную бельевую верёвку. После этого щедро раскрошил кусок белого хлеба под сеткой.
– Цып-цып-цып! – ласково позвал он кур, бросив пригоршню крошек в проулок. Куры заволновались и, подняв тучу пыли, отправились лакомиться крошками. Петух Гоша, недовольно заквохтав, обогнал свою стаю, чтобы посмотреть, кто посмел обеспокоить их.
Спустя несколько минут Гоша оказался под сеткой. Рома дёрнул за верёвку, но она зацепилась за ветки куста, за которым он прятался. Сетка упала, но поздно. Петух, отчаянно хлопая крыльями и крича, убежал обратно в проулок вместе с курами. Последующие попытки поймать злюку не принесли никакого результата – птица была теперь осторожна и недоверчива.
На следующий день Роме пришла в голову другая идея. У бабули в буфете хранилась банка с настойкой на вишне, «для гостей» – как она говорила. По запаху, на вкус Ромки – гадость страшная. Пока бабуля возилась на огороде, Рома вытащил из буфета заветную банку и открутил крышку. Засунув руку в ярко-красную хмельную жидкость, он ухватил кулачком мягкие ягодки, однако, как ни старался, вытащить наружу не мог. Пришлось действовать по-другому. Нашёл дуршлаг и вылил через него всю настойку в кастрюльку. На дне дуршлага осталась целая горка размокших вишнёвых ягод. Из кастрюли Рома перелил настойку обратно в банку. Увидев, что жидкости стало гораздо меньше, не долго думая, он долил банку доверху водой. Удовлетворившись результатами, Рома ссыпал ягоды в полиэтиленовый пакетик и отправился мстить петуху Гоше за все унижения.
Первая же ягодка, брошенная Ромкой из-за забора, вызвала в куриной банде радостное оживление и суету. Куры ловили ягодки, отбирали друг у друга, весело кудахтали, били друг друга крыльями и вели себя крайне неприлично. Особенно старался петух Гоша, клевавший ягоды сам и не забывавший угощать подруг. В какой-то момент его лапки начали заплетаться одна за другую, а сам он то и дело падал навзничь, смешно хлопал крыльями и дёргал маленькой головой. Совершенно пьяный петух Гоша был жалок и беспомощен. Он валялся посреди своего гарема и не мог оказать никакого сопротивления.
Рома, вытирая о рубашку руки, испачканные в пьяных ягодах, походкой победителя подошёл к поверженному врагу. Грозный петух, лёжа на спинке, тихо стонал и невнятно шевелил когда-то мощными и страшными крыльями.
– Ну, теперь не хочешь драться, гад? – улыбнулся довольный Рома, вытаскивая из сумки, висевшей через плечо, найденный в том же сарае баллончик с красной аэрозольной краской. Он где-то слышал выражение «подпустить красного петуха», и это выражение казалось ему очень смешным. А выставить врага на смех – что может быть лучше?
Закончив менять внешний вид пьяной птицы, Рома счастливо вздохнул. Теперь путь к вышке был свободен. Рома очень надеялся, что управится до ужина. Конечно, бабуля его хватится, но он что-нибудь придумает в своё оправдание. Не в первый раз.
Бабуля в деревне всегда была чем-то занята – то уборкой, то стиркой, то готовкой, то вязанием и штопаньем, то разговорами с соседками, то огородом. Вот и сейчас, на счастье Ромки, дома её не оказалось. Он быстро отрезал ломоть хлеба, кусок колбасы, завернул бутерброд в газетку и сунул в свою сумку. Взял на всякий непредвиденный случай небольшой ножик – всё ж дорога к вышке дальняя, и он мог столкнуться с дикими зверями. Взял он и компас, который ему подарил однажды отец. Пользоваться им Ромка не умел, зато мог очень серьёзно, нахмурив брови, смотреть на стрелку и делать вид понимающего человека. Во всяком случае, Любочка, глядя на него с компасом, была абсолютно уверена, что он большой специалист по этим загадочным приборам.
Он уже думал, что ускользнёт из деревни без свидетелей, но очень ошибался, потому что на улице к нему пристала Любочка. Ей было на два года меньше, чем ему, но она уже отлично разбиралась в жизни.
– Бабушка Лида тебе задаст, – сказала она вместо обычного приветствия, сразу сообразив, что Ромка что-то задумал. Любочка видела его походную сумку и панамку зелёного цвета, которую он надевал только в крайних случаях.
– Ну и что? – равнодушно пожал плечами Ромка, направляясь к безопасному теперь проулку.
– Ты куда? – спросила она удивлённо.
– По делу, – буркнул Рома.
– А далеко?
– Очень.
– Тогда точно от бабушки получишь, – уверенно сказала она. – А можно мне с тобой?
– Нельзя. Там опасно.
– Опасно, а сам идёшь?
– Я же мужик, мне можно.
– Тогда я буду тебя ждать, – решительно заявила Любочка. – Давай, ты как будто уходишь на войну, а я твоя жена, у нас трое детей, и я тебя очень буду любить и ждать?
– Делать мне больше нечего, жену с детьми бросать? Я холостым уйду.
Люба скривила губки, собираясь заплакать.
Ромка вздохнул и подошёл ближе.
– Не реви. Ладно. Будь женой и жди. Я вернусь. Может даже инвалидом без руки или ноги.
Любочка распахнула большие голубые глаза от ужаса.
– Чего смотришь? У нас, мужиков, всегда так. Присядем на дорожку?
Они уселись на поленья у забора.
Люба немного успокоилась и начала укачивать на руках куклу.
– Вот и всё, уходит наш папа, – бормотала она ласково. – Но он к нам обязательно вернётся. И привезёт тебе конфет, маленькая.
– Пора! – нахмурившись, сказал Ромка и пошёл к проулку, где вповалку валялись вражеские солдаты (пьяные куры).
Он шёл с гордым ощущением того, что его действительно впереди ждёт война и враги, которых надо обязательно победить. Вышка теперь представлялась вражеским объектом, и командование поручило ему заложить под неё мину и подорвать. Возможно, даже ценой своей жизни.
Ромка переступил через поверженного командира вражеского отряда (петуха Гошу) и оглянулся. Любочка стояла в начале проулка и махала ему платочком. Он нахмурился, надвинул панамку плотнее на голову и зашагал вперёд.
* * *
Из проулка тропинка вела на задние дворы и огороды. Пыльной ниточкой она бежала до самого большого поля, где зеленел овёс (так бабушка сказала). Поле по правую руку казалось бескрайним. Оно было залито солнцем, словно тёплой водой. По левую руку тянулся тихий лес, походивший сейчас на большое пушистое тёмно-зелёное облако, которое опустилось на землю.
Жаворонки заливались в лазурной вышине. Пахло землёй, деревенским хлевом, сосновой смолой. На сердце у Ромки стало хорошо и бестревожно. Встреча с вышкой уже не казалась опасным предприятием. Теперь она казалась ближе, чем виделось из деревни. Высокая и ажурная, словно сотканная из тонких ниточек, она вздымалась к самому небу, едва не задевая лёгкие облака.
Ему всегда нравилась мысль, что облака можно пощупать. И хотя бабушка объяснила ему, что это сделать невозможно, потому что облака – это просто водяной пар, он не очень ей верил. Ну какой же это пар? Обычный пар не потрогать, он и исчезает в тот же миг. А облака, должно быть, похожи на вату, только воздушнее и приятнее. И очень вероятно, что облака даже немножко сладкие. Ромка буквально ощущал эту сладость на губах, потому облизнулся.
Для удобства он нашёл небольшую ровную палку без сучков и теперь опирался на неё при ходьбе. Палка при необходимости вполне могла сыграть роль ружья. Ромка похвалил себя за сообразительность и сделал несколько пристрелочных выстрелов. Ружьё отлично работало, без осечек. Недостатка в патронах тоже нельзя было ожидать. Причём не только в обычных, но также трассирующих и бронебойных.
В сандалии набивались камешки, поэтому он останавливался, вытряхивал их и упрямо шёл дальше.
Тропика превратилась в широкую дорогу, которая шла между полем и лесом. Она была сухая и пыльная. Пыль напоминала муку, из которой бабушка делала пирожки. Ромка шлёпал по ней ногами и веселился, глядя, как она поднимается и уносится ветром в поле.
В какой-то момент Ромка заметил на лесной опушке большой рыжий муравейник, состоявший из одних сосновых иголок. Ему никогда не удавалось хорошенько рассмотреть жизнь муравьёв, когда они с бабулей ходили в лес за ягодами или грибами. Бабушка постоянно куда-то спешила и дёргала его за руку, боясь потерять. Ромка решил не отказывать себе в удовольствии и понаблюдать за муравьями. Он присел на корточки перед муравьиной горой. Маленькие и смешные, они бегали туда-сюда, казалось, совсем без толку. Некоторые из них подняли головки навстречу Ромке и угрожающе раскрыли свои страшненькие челюсти. Ромка сорвал травинку, облизал её и позволил муравьям обрызгать её своими соками. Пацаны в деревне говорили, что у муравьёв сок кислый, как лимонный, и очень полезный. Так оно и оказалось на самом деле. Ромка поморщился от кислоты во рту и выплюнул кусочек травинки. Он вдруг почувствовал укус на лодыжке и только тут заметил, что муравьи забрались ему на ноги. Ромка отпрыгнул в сторону и затопал, стряхивая насекомых. Морщась и почёсывая место укуса, Ромка отправился дальше. Вышка – вот что главное.
Однако не так просто помнить об этом каждую минуту, когда вокруг столько интересного. Несколько минут Ромка гонялся за красивой бабочкой. А когда поймал её при помощи панамки, то, затаив дыхание, рассмотрел крылышки, глазки, брюшко. Теперь Ромка ясно видел, что рисунок на крылышках не нарисован, а словно покрыт разноцветной пылью, пачкавшей руки. Бабочка то замирала, то трепыхалась. В конце концов, она вырвалась и улетела высоко-высоко, боясь, наверное, снова попасть в руки Ромки.
Жук-плавунец, переползавший дорогу, тоже привлёк Ромкино внимание. Сначала он страшился взять его в руки, однако решился, подумав о том, что мальчикам негоже бояться жуков. Особенно тем, которые идут на войну. Жук оказался невероятно сильным. Удержать его было трудно, так он, вырываясь, настойчиво шевелил когтистыми лапками. Жука Ромка решил спасти – отпустить в воду. Далеко впереди дорогу пересекал небольшой канал. Канал нырял в большую трубу под дорогой и уходил в бескрайнее поле. Ромка побежал к воде, стараясь не раздавить жука.
Вода из лесных родников была ледяной и кристально чистой. Её не нагревало даже жаркое солнце. Ромка отпустил жука-плавунца в воду и разулся. Потом осторожно опустил ноги в ручей. Сначала он почувствовал жуткий холод, потом немного привык и загрёб пальцами ног мелкие песчинки на дне. В водяных струях мелькали маленькие рыбки. Большие мальчишки уже показывали Ромке таких – возле грудных плавников у рыбок имелись острые шипы. Поэтому на рыбок лучше было бы не наступать.
Трава и водяные растения плавно колыхались в ручье, будто танцевали. Ромка вглядывался в воду, испытывая жгучее любопытство и радость от того, что он один, что его никто не одёргивает и не ругает. Это чувство оказалось внове для него. Он почти никогда не оставался один. «Даже подумать некогда», – подумал он с досадой.
У бережка вились стайки головастиков – круглые толстунчики с ловкими подвижными хвостиками. Они тыкались тупыми носиками в песок, словно что-то искали там. Ромка без труда поймал одного головастика. Ему говорили, что из этих водных толстунчиков вырастают лягушки. Деревенские пацаны, конечно, имели большой авторитет в его глазах, но здесь он им не очень верил. Лягушки – пупырчатые, лупоглазые, большеротые, некрасивые. А головастики – милые толстунчики с хвостиками. Как же они могут превращаться в лягушек?
Ромка, будто заворожённый, бродил по ручью, рассматривая всё, что попадалось на пути. Никогда ещё он не испытывал такого самозабвенного удовольствия, такого спокойного любопытства, которое с лёгкостью удовлетворял сам, без помощи взрослых. Ручей и его обитатели казались ему удивительным чудом, и было странно, что никого, кроме него, это не волновало.
Он зашёл внутрь бетонной трубы, проходившей под дорогой, и переждал там велосипедистов, возвращавшихся в деревню, вероятно, с фермы. В трубе жило забавное эхо. Ромка с удовольствием покричал внутри разными голосами.
Опомнился он спустя время, когда обнаружил, что куда-то подевал свою походную сумку и сандалии. Впрочем, имущество нашлось на берегу, недалеко от трубы.
Ромка обулся, напялил мокрую панамку, при помощи которой ловил головастиков, подхватил сумку и снова оправился в путь к вышке. Солнце давно перевалило за полдень. Ромка знал, что бабушка уже, вероятно, хватилась его, звала к обеду… Она обещала сварить сегодня Ромкин любимый молочный суп с макарошками. И оладьи из кабачков со сметаной хотела приготовить. Теперь, наверное, бегает по деревне, ищет. Если Любка не выдала, куда он ушёл…
Ромка сглотнул слюну и покосился на сумку, где хранился бутерброд. Потом посмотрел на вышку. Она по-прежнему возвышалась над лесом и казалась уже совсем-совсем близко. Ромка решил потерпеть и съесть бутерброд, когда достигнет дальней кромки леса. А может, и у самой вышки, когда придёт к ней, наконец.
Подпрыгивая, он помчался вперёд, придерживая сумку, стучавшую по бедру.
Он воображал себя теперь на самолёте, так быстр и лёгок казался собственный бег, так невесомо тело и ноги. Ромка даже изобразил губами звук работающего мотора и раскинул руки в стороны. Да, он – сам самолёт! Он летит над дорогой, не касаясь её, не чувствуя! Крылья-руки держат его в воздухе, не дают упасть – как во сне! Ромка летел и летел вперёд. Он забыл обо всём на свете, кроме своего полёта над пыльной дорогой…
Ромка не услышал, как сзади, шурша шинами, приблизился велосипед.
– Куда собрался, малёк? – раздался насмешливый мальчишечий голос, уже ломавшийся под натиском взросления.
Рома оглянулся. Он узнал Витьку с соседней улицы – большого мальчика, никогда с Ромкой не разговаривавшего и не замечавшего его.
– Туда, – показал Ромка на край леса, в который упиралась дорога.
– Повертай обратно. Бабушка твоя уже всю деревню оббегала, грозилась ноги тебе повыдёргивать.
– Не повыдёргивает, – огрызнулся Ромка, глядя на Витьку исподлобья.
– Как пить дать! Садись, поедем обратно, малой!
– Не поеду. Сначала схожу, куда мне надо, потом вернусь, – проговорил решительно Ромка и действительно повернулся и снова потопал по дороге.
– А куда тебе надо? – насмешливо спросил Витька.
– Не скажу, – буркнул Рома.
– Знаю – к вышке! – засмеялся большой мальчик. – Только она старая. И туда нельзя залезать.
– А я хочу.
– Давай тогда подвезу.
– Неа, ты меня обратно увезёшь, – покачал Ромка головой, упрямо шагая вперёд.
– Знаешь, в лесу же разбойники обычно живут. Схватят и утащат к себе в логово. А если не они, то медведи или волки, – пугал его Витька.
– У меня ружьё есть. И нож, – сообщил Ромка.
– Глупый малёк!
Какое-то время они шли вместе – Рома чуть впереди, Витя с велосипедом немного позади. Что-то удерживало большого мальчика рядом с маленьким. Его никто не посылал искать Ромку, он сам, по своей воле, будто между делом, сел на велосипед и покатил по дороге. Отчасти из любопытства – кто такой этот храбрый малёк, решившийся на странный поход из деревни в неизвестность? Витёк уже забывал себя маленьким, потому что проникался взрослыми словечками и взрослыми мыслями, убеждавшими его в том, что дети всего боятся, много и по пустякам плачут. Он вполне принимал на веру взрослые мифы.
Теперь Витёк шёл за этим пацанёнком, невольно и бессознательно проникаясь уважением и к его смелости, и к настойчивости, хотя не понимал их и ни перед кем не признался бы в этом уважении. Однако шёл, насмешливо улыбаясь и не зная, что делать дальше. Он шёл, как шёл бы за лидером, подчиняясь его обаянию, целеустремлённости и самоуверенности.
– Бабуля очень сердится? – спросил Ромка.
– Не то слово. Сказала, что ты её «божье наказание». Сказала, что милицию вызовет, чтобы тебя искать, – отозвался Витька. – Так не вернёшься?
– Вернусь. Потом. Когда дойду туда.
– А зачем? – изумился большой мальчик. – Зачем тебе это? Туда же пешкодралом топать и топать?
– Ну и что?
– Там нет ничего интересного. Просто высокая железяка.
Ромка сердито молчал. Большой мальчишка ничего не понимал. Хотя и большой.
– Лады. Поеду тогда к бабуле твоей, скажу, где ты. А то и правда возьмёт и милицию вызовет. Кстати, это ты кур напоил? И петуха краской покрасил?
Ромка кивнул.
Витёк весело захохотал, развернул велосипед и поехал обратно в деревню.
– Пока, малой! Не потеряйся!
– Пока, – буркнул Ромка, поправляя сумку на боку.
Чем дальше, тем тяжелее становились ноги. Он вспотел, устал и хотел пить. Однако у него и в мыслях не было повернуть обратно. Тем более что дорога привела, наконец, к лесу.
Солнце покинуло зенит и всё больше клонилось к западу, как будто указывало Ромке путь к вышке. Он не боялся идти дальше, потому что лес был светел и покоен, словно дом с добрыми хозяевами. Синицы оглашали чащу надрывным прерывистым «чирканьем». Кукушка в глубине леса гукала кому-то судьбу и годы. Дятел дробным стуком приветствовал Ромку, который теперь шёл веселее. Здесь и дышалось легче, свободнее. Не так жарило солнце. Воздух пах смолой и листвой. Он казался хрустальным из-за нескончаемого птичьего звона.
Ромка почувствовал, что всё вокруг принадлежит ему. До последней шишечки, деревца, травинки – только его. Огромное, не поддающееся учёту богатство. К тому же совершенно реальное, зримое, в отличие от денег, о которых все взрослые говорят, но которых почти ни у кого нет.
Дорогу иногда пересекали узловатые корни сосен и елей, однако Ромка легко перепрыгивал их и шёл себе вперёд.
Вышка уже виднелась сквозь листву. Она вздымалась под самое небо – ажурное ржавое сооружение с открытой площадкой на самом верху. И она теперь немного пугала.
Ромка вышел на круглую поляну и увидел её, наконец, всю. Сердце его замерло от восторга. Вышка стояла на четырёх железных ногах, бросая длинную тень в лес. Совершенно невозможно было представить, что это люди сделали её и поставили здесь. Скорее, она сама выросла прямо из земли, как деревья вокруг – таинственное чужое железное растение.
Мальчик подошёл ближе к вышке. Он сам себе казался маленьким, в сравнении с этим железным монстром, тихонько гудевшим из-за ветра, путавшегося в его металлических костях.
Вверх, на площадку, вела целая система лестниц. Ромке лестница показалась надёжной. Он вздохнул, поправил панамку и полез, перебирая руками и ногами.
Земля удалялась, а деревья становились ниже, однако это его не пугало. Его беспокоило то, что вот сейчас на поляне появится кричащая бабуля и ему придётся прервать свой путь наверх и спуститься, не сделав того, о чём так долго мечтал. Быстрее, быстрее!
Ветер, гулявший по кронам деревьев, остудил его вспотевший лоб. В какой-то момент влажная его ладошка соскользнула с перекладины… Он крепко уцепился в металл второй рукой, как маленькая обезьянка, с трудом переводя дыхание. Вверх! Площадка уже рядом. Туда вёл люк, открывавшийся с трудом из-за ржавых петель. Сама площадка была сварена из лёгких металлических ячеистых плит. Он осторожно подтянулся, пролез в люк и оказался на самой вершине. Его мгновенно ошеломил простор и бесконечно голубое небо от края до края. Лес и все земные дела оказались далеко внизу. Ромка не испытывал ни страха, ни сожаления. Мир лежал перед ним. Весь мир – добрый, светлый и огромный. В этом мире не существовало ничего дурного и ненужного. Всё находилось на своих местах и жило вместе с ним. Всё было общее – лес, поле, ветер, солнце, эта уродливая ржавая вышка…
Он видел вдали свою деревню и даже мог разглядеть бабушкин дом.
Поле с овсом теперь не казалось бесконечным. Его охватывал со всех сторон лес, подступавший вплотную к железнодорожному полотну.
Так ясно, так хорошо, так здорово стоять на вершине, почти под небесами, и всё видеть ясно.
Одной рукой Ромка достал из сумки бутерброд и с наслаждением откусил кусок, не отрывая взгляда от мира, который любил всем сердцем, но пока не знал, что это за любовь и как она называется.
Он с удовольствием ел свой бутерброд, осматривая небо. До Ромки начинало доходить, что с этой вышки до облаков ему не дотянуться. Значит, должна существовать другая вышка, которая позволила бы это сделать. И её стоит хорошенько поискать. Не сейчас, но немного погодя…
– Ромочка, зайка… – услышал он снизу слабый голос бабушки. Бабуля, вся растрёпанная и всклокоченная, шатающейся походкой вышла на поляну и без сил опустилась на землю, держа в руках только платок.
– Чего, бабуля? – отозвался он, свесившись вниз.
– Спускайся, деточка, спускайся-ка ко мне, – так же тихо и устало попросила она.
– А ты мне ноги выдёргивать будешь? – с опаской поинтересовался Ромка.
– Нет, мой хороший, не буду. Только ты не спеши, бога ради, ладно?
Теперь Ромка чувствовал вину. Она бежала за ним через поле и лес, но опоздала. И теперь у неё совсем не оставалось сил.
На поляну выехали два велосипедиста – Витька и ещё один мальчик, которого Ромка раньше не видел.
Они ничего не говорили, только пристально наблюдали за тем, как маленький человечек медленно спускается с вышки.
* * *
Солнце клонилось к закату, когда они с бабулей, наконец, добрались до дома. Она не ругала его и даже по попе не хлопнула. Просто крепко держала за руку. В другое время Ромка, конечно, протестовал бы из-за этого, но не сейчас. Это держание за руку было необходимо не ему, а бабушке, искавшей его весь день. Он понимал свою вину и не сопротивлялся.
Дома она разогрела ему молочный суп с макарошками и остывшие кабачковые оладушки, теперь не выглядевшие аппетитными. Однако Ромка и здесь не капризничал, а просто съел то, что бабуля подала.
За всё это время она не произнесла ни слова. Только у зеркала поправила нервной рукой выбившиеся из причёски седые пряди. Потом сидела напротив и наблюдала внимательно, подперев рукой щёку.
– Бабка Шура приходила, – сообщила бабушка. – Ругалась из-за кур. Ты что им подсыпал такое, что они пьяные до вечера валялись?
– Вишни. Из банки, – признался Ромка.
– Понятно, – кивнула она. – И петух её теперь красный, как варёный рак бегает. Уж как разорялась, как ногами топала. Засудить нас хочет.
– У неё петух дерётся со всеми. Мы её сами можем засудить, – рассудительно сказал он.
Бабуля улыбнулась и потрепала его выгоревшие на солнце вихры.
– Мужичок. Весь в папашу. Слава Богу…
Вода после Ромкиного мытья оказалась «чернее угля», как выразилась бабуля. Чистый и пахнувший мылом, Ромка юркнул под одеяло. Бабуля присела на его кровать и тихо сказала:
– Пообещай мне никогда больше не лазить на эту вышку.
– На эту? Обещаю, – отозвался Ромка. – Спой песенку.
Она погладила его по голове и какое-то время молчала. Потом запела тягучим, незнакомым голосом, в котором угадывались слёзы:
– Ты прощай-ко, моё милое дитятко,
Моя любимая удалая головушка!
Как обневолили тебя не в порушку, да не во времячко,
Моего полётного ясного сокола,
Из-под моего правого крылышка!
Ты пойдёшь, моя любимая, удалая головушка,
На чужую-дальнюю сторонушку,
Что ль по дальней широкой дороженьке;
Шириной дорожка тридцать сажень,
Длинной дорожка – конца краю нет!
Ромка не слышал окончания непонятной для него грустной бабкиной песни. Он крепко и счастливо спал, как могут спать только дети.